На праздник святителя Христова Митрофана
На праздник святителя Христова Митрофана, благоговейно чтимого и греками, в здешнем Русском монастыре все братство имеет обыкновение собираться в русский храм ко всенощному бдению, на котором пение и чтение переменяется в языке, то есть начинается русскими, а потом сменяется греками и так далее. Так бдение на память святителя Христова Митрофана совершалось и в 1843 году, в мою уже бытность здесь.
Святогорские бдения чрезвычайно утомительны и в обыкновенное время, а на дни особенно торжественные для слабых силами они едва выносимы, потому что длятся иногда до двенадцати часов и более. Такого точно рода было бдение на память святителя Христова Митрофана.
Слабый силами и сложением Иларион был с нами вместе; точность знания в пении и его умилительный голос против воли и по необходимости выставляют его по временам на клирос, что еще более истощило его силы в это бдение.
До первого часа он, впрочем, крепился кое-как; но наконец, изнемогши совершенно, оставил храм, ушел в свою келлию и в крайнем изнеможении бросился на диван свой; в тихом раздумье и в жалобах на слабость, ради которой он не докончил своего молитвенного подвига в честь русского святителя, он задремал; легкий сон упокоил его чувства, и голова невольно склонилась на подушку.
В это самое мгновение Иларион видит пред собою седого старца в архиерейской мании и с святительским жезлом в руках; святая схима лежала на осияваемой небесным светом главе явившегося, в чертах которого и в одеянии Иларион узнал нашего русского чудотворца.
- Вы возлюбили меня, — кротко сказал ему по-гречески святитель Христов Митрофан, — и я навсегда буду с вами...
Эти трогательные слова святителя потрясли невыразимым чувством сердце Илариона; он очнулся, но уже никого не было пред ним, и только тихая сердечная радость была следствием утешительного видения. Силы Илариона тогда же восстановились, и, благословляя Господа, дивного во святых Своих, Иларион более прежнего привязался любовию и благоговением к нашему заступнику и искреннею приязнью к русскому обществу…
Но если кто, то седой как лунь, добрый, как отец, и умный, как даскал, старец Дорофей всех сильнее привязан к русским чувствами самой искренней любви, что оправдывает изумительными трудами в изучении русского языка, не совсем уловимого для его старческих понятий; степени, простого в духе евангельского детища и едва ли понимающего, что значит сердиться.
Вернуться к оглавлению письма...
Вернуться к оглавлению книги...
Исторический контекст... |