Из Афона в Россию в Русский монастырь
Нелишним считаю заметить при сем, что в Русике, в Пророко-Ильинском скиту русском и некоторых обителях Святой Горы, более имеющих связи и отношений к России, с любовью принимают русских, желающих иноческой одежды и подвигов, и дают им полную свободу располагать здесь жизнью своею во спасение.
Конечно, если кто искренно расположен к аскетической жизни, здесь ли, там ли спасаться, все для него равно, и даже гораздо предпочтительнее для него те места, где более удобств и возможности к неукоризненному ношению иноческого креста. Но надобно признаться, что во всех отношениях афонское подвижничество выше нашего русского, если смотреть на них строгим и разборчивым глазом.
Отличительные черты здешней жизни - невидение женских лиц, глубокое безмолвие и пустыня, где нет развлечения для взоров, пищи для слуха и предметов блазни-тельных бесед. Все это и в России может быть, но с неимоверным с нашей стороны усилием и с редкою твердостью произволения.
Всего чаще там, в России, враг, по нашей собственной неосторожности, подавляет в нас чувство строгого долга и священных обязанностей в отношении к Богу тем, что невольно вводит в связи с людьми и с миром. А одно это многих влечет в пустыню и Святую Гору делает бесценною, особенно по опытам временного на ней уединения.
Со своей стороны я искренно и по совести признаюсь, что разве только у Бога в раю так хорошо, как у нас, на Афоне, и что ни одна из лучших пустынь русских не может сравниться с здешними в безмолвии и в райских красотах южной природы. И здесь и там отношения наши к Богу и к ближним одни и те же; наша существенная обязанность - молиться, не правда ли? А где чище молитва, если не в глубоком уединении, где ничто не развлекает глаз, не тревожит слуха и не возмущает мысли?..
«А верноподданство России»? - возразите вы.
Если мы свято помним наш долг и чтим отношения наши к Богу, быть не может, чтоб мы не дорожили обязанностями нашими в отношении и к Престолу и отечеству. И там, в России, и здесь, на Святой Горе, мы по званию нашему, по самому назначению жизни ничего не можем приносить лучшего в дань верноподданнической любви нашей Царю и отечеству, кроме вседневных, чистых молитв о их благоденствии, славе и величии.
В этом-то собственно и состоит ангельское достоинство нашего звания, с условием, впрочем, строгого поста и многосторонних лишений плоти, потому что Ангелы, как бесплотные, не нуждаются ни в пище, ни в сне, ни в прочих требованиях нашей грубой чувственности. Мы Порте ничем не обязаны и никаких не знаем к ней отношений, кроме платежа нескольких пиастров за сажень земли для смертного в ней, со временем, покоя нашей труженической плоти.
Между тем для России - мы всегда остаемся ее детьми, и наши молитвы о ней и о ее державном Венценосце текут к Богу мирно и неиссякаемо в всенощных и постоянных славословиях нашего сердца и неумолкающих уст. Если б потребовала нужда, верно, в каждом бы из нас воскрес дух бессмертного келаря Палицына и даже Пересвета.
Это совершенная правда. Итак, можно ли винить нас, когда мы, по любви к совершенному безмолвию и к строгим лишениям плоти, уклонились сюда от шума житейского, от смут и бурных треволнений мира и от разных искушений?
«Но и в России можно уклониться в затвор, запереться в келлии и ограничить себя строгою оседлостью в стенах монастыря», - скажете вы.
Правда, совершенная правда, друзья мои, но правда и то, что собственные немощи наши, или страсти, обстоятельства жизни, иногда и необходимость невольным образом поставят нас к миру и неприметно увлекут в связи с ним. Тогда - прощай, уединение!.. Но простите, что я заговорился и оставил настоящий предмет письма.
Не велика беда, что Г-в уехал отсюда в Россию. Там он и прежде десять лет провел в монастыре, и по выезде из-за границы непременно думал поступить в один из монастырей Полтавской епархии, где настоятельствовал его давний знакомец и благодетель; но беда в том, что неблагодарный выдал там себя за иеромонаха, не имея на то ни вида, ни свидетельства отсюда.
Между тем, по принятии здесь иноческой одежды Г-в выпросил в этом у монастырского начальства законное удостоверение и в виде письма препроводил к своей жене, находившейся (помнится) в Горицах, предоставляя ей, и даже убедительно прося, принять на себя ангельский образ. Послушная старушка, вероятно, не замедлила исполнением его священной просьбы.
Но как частное письмо, за подписью только настоятеля здешнего и духовника, удостоверение это в действительности пострижения Г-ва не могло иметь законности в России без свидетельства Константинопольского Патриарха; потому Священный Синод и отнесся чрез Миссию к Патриарху, прося законным порядком исследовать дело о пострижении Г-ва, прибавляя к тому вопрос: точно ли он, Г-в, рукоположен Русском монастыре во иеромонаха?
А Русская Константинопольская миссия со своей стороны требует высылки паспорта Г-ва, который отозвался ей при проезде в Одессу, что забыл взять паспорт из Русика. Разумеется, дело, о котором я теперь пишу, не составляет особенной важности, но оно огорчительно для Русика и может иметь неприятные для него следствия.
Подобной неблагодарности и бессмысленного самозванства мог ли он ожидать от престарелого служаки, который валялся в ногах, прося ангельского образа, и по принятии так искари-отски поблагодарил своих благодетелей!.. Что делать! К сожалению, письмо от имени Г-ва к жене его писано было моею рукою; вследствие сего я и должен был явиться в здешний синод для объяснений и ответов на запросные пункты Патриарха Константинопольского.
Несмотря, впрочем, на неприятное дело, я с сердечным удовольствием и нетерпеливостью ждал, минуты, когда позовут нас в присутствие святогорского протата. Мне хотелось быть слышателем рассуд иноческого синода, который не только имеет начальственное влияние на Святую Гору, но даже в некоторых случаях ограничивает требования самого Патриарха и уклоняется от исполнения их по известным на то указаниям афонского управления.